III. Несовременное и современное
Смысл приводимых далее рассуждений сводится к тому, что термин «современная архитектура», обозначающий в т.ч. события столетней давности, себя исчерпал, как, впрочем, и его производные с приставками «пост» и «нео». Прежняя полемичность этого термина больше не ощущается, а универсальность явно препятствует обретению ясности. Эпитет «современный» изначально содержит косвенное признание того, что существует нечто несовременное, возможно ко времени безразличное, со временем не связанное. Множеству самых разных явлений в архитектуре ХХ века, ставших давно историей, мы до сих пор не можем придумать иное название и склонны всё без разбора, за исключением разве что «домов с колоннами», считать современным.
Лишённый предубеждений наблюдатель не может не замечать родовые, генетические, принципиальные отличия представителей современной архитектуры. «Перезагрузка», переосмысление известного материала, объяснение того, что казалось незамеченным, возможно, восстановит справедливость в отношении и героев, и изгоев, изгнанников современной архитектуры, тех, кто переоценен, недооценён, оценён не точно, или не за то. Возможные сомнения в справедливости приводимых здесь и далее утверждений могут быть порождены двумя устоявшимися взглядами на рассматриваемый предмет. Согласно первому, «современная» архитектура является прямым продолжением «линейки» архитектурных стилей, очередной версией, пришедшей на смену безордерным стилям конца XIX – начала ХХ века: викторианскому, стилю Наполеона III, российскому имперскому стилю, историзму, сецессии и ар-деко, возврата к которым нет и быть не может. Согласно другому толкованию, укоренённому не столько в учебниках, сколько в массовом сознании и массовой культуре, современная, «модернистская» архитектура также отождествляется со стилем, но вполне коммерческим, пребывающим в одном горизонте, на одном прилавке с классикой, этникой и прочим товаром, предполагающим разве что известную сдержанность в отношении декора.
Правда, на мой взгляд, заключена в том, что практичная, функциональная, «дольняя» архитектура не является итогом трансформации, эволюции, перерождения или радикального изменения одной и той же академической архитектуры из учебников. При ближайшем рассмотрении она оказывается лишь фрагментом, звеном в длинной истории обыденной архитектуры, возникшей не позже первых храмов и монументов, т.е. растёт из другого, собственного корня и имеет собственную внестилевую природу. Теория и история этой архитектуры ближе истории культуры и этнографии, и она ещё не написана. В эту ненаписанную историю войдут жилища строителей пирамид, убежища рабов и инкунабулы древнего Рима, квартиры вдов моряков в Копенгагене и рабочие кварталы викторианского Лондона.
«Горнее» уникально и неповторимо, каждый представитель горнего «единственный в своём роде». Обыденным становится всё, что принадлежит обширным сообществам сходных, стандартных, тождественных предметов. Обыденное, массовое и типовое возникло задолго до индустриального производства, в облике народного, этнического, кустарного, ремесленного, наделённого, как правило, незначительными индивидуальными отличиями. Индустриальное, промышленное производство, вкупе с расширившимся рынком и рекламой, вывели массовое из пассивного состояния, из состояния нейтрального, рутинного, анонимного и малозаметного, из состояния вторичного и ведомого в активное состояние нового «драйвера» средообразования.
Сами по себе изделия индустриального производства, включая дома, несущие по определению печать обыденного, не приобрели бы той значимости, того веса, какие могли прийти лишь с принесённым Реформацией радикально новым взглядом на окружающий мир. Интеллектуальные, эмоциональные истоки современной архитектуры обнаруживаются в идеологии протестантизма, в культуре и архитектуре протестантских сект и общин, замечательно сочетавших здоровый практицизм с культом упрощения и очищения. Лишённые декора храмы, дома и предметы окружения, принадлежащие тем, кто с Богом общается напрямую, во многом сходны с открытиями «современных» архитекторов, состоявшимися много лет спустя. Но если протестантские корни другой и новой архитектуры отчасти объясняют её появление и взлёт на Западе, то в России сходные события труднее объяснимы, да и происходили они по иному, менее ясному сценарию. Запоздалая и краткая русская реформация утонула, растворилась в потоке войн и революций, и лишь внимательное, непредвзятое исследование поможет когда-нибудь выделить и подтвердить корни явления, именуемого «конструктивизмом». Заводы и фабрики, клубы и дворцы труда, ставшие новыми храмами атеистического антиклерикального государства — «царства божьего на земле», и прочие изобретения русской культурной революции обнаруживают признаки связанности со стаообрядчеством, беспоповством и другими специфическими формами русского протеста, явные и неявные сторонники которого от состоятельных купцов до крестьян и рабочих приняли самое деятельное участие как в подготовке революции, так и в последующем превращении храмов и монастырей в клубы и склады. Нелишне вспомнить, что новую западную живопись, кубистов и фовистов, привезли в Россию два купца-старообрядца, два друга-единоверца, которые одновременно увлечённо поддерживали и финансировали революционную «тусовку».
Антиподы «современной» архитектуры скрываются не только под именами «классики» или «ар-деко», их полным-полно внутри «современной» архитектуры, точнее, в отведённом ей времени. Под зонтиком «современности» в течение последних ста лет оказываются диаметрально противоположные явления, которые объединяет разве что время существования. Персонифицированная умеренная сецессия в исполнении А. Аалто, Э. Мендельсона и Ф.-Л. Райта, «пролетарская классика» И. Фомина и динамичное ар-деко К. Мельникова без малейших колебаний отнесены к современной архитектуре, невзирая на очевидные их особенности и часто вопреки протестам самих авторов. Современная архитектура приняла в себя Э. Сааринена, П. Рудольфа, Л. Кана и Ле Корбюзье — автора капеллы в Роншане и монастыря Ла Турет, не скрывавших своего интереса ни к историческим прототипам и прообразам, ни к скульптуре и скульптурности. Не меньшей неразборчивостью отмечен и другой популярный зонтичный термин — «русский конструктивизм». М. Гинзбург, утверждавший, что «форма следует за функцией», и лидер АСНОВА Н. Ладовский, предлагавший «архитектуру мерить архитектурой», были бы сильно удивлены, услышав, что принадлежат одной компании. А член АСНОВА К. Мельников никогда не скрывал, что И. Жолтовский ему куда ближе М. Гинзбурга и Ле Корбюзье.
Подлинных создателей, отцов современной, иной, архитектуры, не так много. Это упоминавшийся А. Лоос, В. Гропиус периода Баухауса, Л. Мис ван дер Роэ, Г. Ритвельдт, лидеры российского ОСА М. Гинзбург и братья Веснины, наконец, ранний, довоенный Ле Корбюзье. Именно эта команда создала архитектуру вне границ, сегодня ассоциирующуюся с глобализмом, а несколько десятилетий назад принадлежащую «интернациональному стилю», стилю без стилевых признаков, нейтральному или «нулевому».
Усилиями нескольких поколений современных архитекторов и художников сложилась альтернативная эстетика, прозорливо названная в СССР 1960-х годов технической. Машины, поезда, мосты и металлический каркас были не только интегрированы в культуру, но опоэтизированы и фетишизированы, превращены в символы, арт-объекты и предметы поклонения.
Игнорирование очевидной противоречивости и внутренней двойственности «современной архитектуры» и «конструктивизма» как смысловых конструкций имеет объяснение. Дело в том, что инженерный, технический геном оплодотворил, подчинил себе, захватил сознание едва ли не самых талантливых, сильных и обаятельных художников рубежа прошлого и позапрошлого веков, бескомпромиссно выступивших на стороне техники. И этот выплеск энергии оказал «дольнему» куда большую поддержку, чем попытки инженеров украсить металлические конструкции классическим декором. Поэтика заговорила языком прагматики, дав миру шедевры вроде виллы Савой Ле Корбюзье, Барселонского павильона Мис ван дер Роэ и проекта Башни III-го Интернационала В. Татлина. На заре своего рождения современная архитектура вовсе не была послушной служанкой и исполнительницей воли инженера, её создатели, родители и отцы, «инженеры человеческих душ», боролись не столько во славу техники, сколько против неоправданно узкой, академической или салонной версии высокого искусства, к которому испытывали сложную гамму чувств, от ревности до зависти. Не вполне практичные, далеко не всегда следующие конструктивной логике, замечательные открытия этих лет, с одной стороны, несомненно, расчистили путь к последующему ошеломляющему успеху одинаковых панельных и непанельных домов, зато, с другой, разбудили, подтолкнули к собственным открытиям дремавшую высокую архитектуру.