VI. Тренд и Контекст
«Фак контекст» — лозунг, который приводит В. Паперный в своей книге, — это лозунг хижин. «Гений места», «дух места» обитают во дворцах. Хижины стремятся к полной свободе от внешних обязательств, действуют исключительно в собственных интересах, и существуют сами по себе. Судя по большинству книг, журналов и интернет-публикаций нынешний мир состоит из отдельных домов. Мы почти не встречаем ни генпланов, ни ситуационных планов объектов, ни внятных описаний их окружения. Поклонниками типовых стандартных решений отличия участков вообще представляются ненужным и нежелательным обременением. Не менее враждебно настроены к контексту создатели тех зданий и сооружений, что работают на «вау-эффект». Инициаторы башни Газпрома уверены, что место ей повсюду, а лучше в центре. Носителям «комплекса хижин», тем, кому ближе профанный шик, и тем, кто искренне полагает очищающую бедность великим благом, мир видится свободным от ограничений, нейтральным и изначально пустым. Эта пустота заполняется некими «единицами» или группами дискретных «единиц», в роли которых на равных выступают дома и открытые пространства, живущие и складывающиеся сами по себе. Эклектика и «фьюжн» — естественные особенности и признаки такого мира.
Главным интегратором, собирателем дольнего становится время, на каждом отрезке которого обнаруживаются некие направления, тенденции или «тренды». Тренды существуют параллельно или сменяют друг друга, живут дольше или короче и отличаются разной мощностью, разным влиянием или силой, разной степенью агрессивности. Всякий тренд стремится к глобальному и продолжительному влиянию, но далеко не каждому тренду гарантирован успех.
Тренд всегда актуален, он питается и пропитан актуальностью, утрата актуальности означает для него гибель. Поддержание актуальности обеспечивается всеми доступными средствами, главным из которых является медийное присутствие. Подвижный, гибкий, меняющийся, постоянно обновляемый, динамичный мир трендов не знает пространственных границ. Глобализм, транснационализм и интернационализм — естественные и органичные признаки того, что порождается техникой, массовым товарным производством и тем художественным сознанием, которое испытывает острейшую тягу к «новому». Нетрудно заметить, что эти настроения делают «новое» не только реакцией на вызовы времени, не только решением реальных проблем, но чем-то внепрактичным. Новое само провоцирует изменения, и если бы в нём не было нужды, в интересах «дольнего» его следовало бы придумать.
Постоянные изменения и обновления набора окружающих нас предметов практически исключали и исключают достижение видимого, зримого единства, бывшего на протяжении столетий главной целью архитекторов и главной ценностью высокой архитектуры. Доиндустриальная эпоха не знала неограниченного импорта и экспорта архитектуры и вообще внеконтекстуальной архитектуры как таковой. Всё, что строилось, в той или иной мере было привязано к месту и зависимо от места. Прямым следствием этой зависимости становится строго упорядоченное землепользование, незыблемость границ землевладений, бережное, подчеркнуто внимательное, заботливое отношение к земле, её ухоженность и обустроенность. Крытые и открытые участки города в этом случае существуют не сами по себе, а тесно подогнаны, взаимоувязаны и взаимозависимы, причём открытые пространства, площади, улицы, сады, дворы и парки, становятся предметом большей заботы и архитектора, и власти, чем окружающие дома. Чётко и понятно организованные открытые пространства диктуют систему ограничений для зданий. Интересы целого здесь выше интересов каждого, обязанного следовать регламентам, стандартам и предписаниям. Совокупность такого рода ограничений по сути тождественна контексту, данному и конкретному. Эта совокупность инерционна, в идеале неизменна, безразлична ко времени и очень чувствительна к пространству. Именно пространство, текучее и непрерывное, отличное от дискретной формы, становится главным героем «горнего» и естественно преобразуется, расширяется до уровня всепоглощающего «культурного ландшафта». Дольнее безразлично к окружению, горнее обнаруживает повышенное внимание и обострённую чувствительность к тому, что вокруг. Дольнее готово бросить вызов предшествующему и сложившемуся. Горнее одержимо идеями сохранения, гармонии, мягкого, незаметного присутствия, ухода под землю или за старые стены. Предпринимаемые в этой парадигме радикальные шаги имеют главной целью собирательство и интеграцию разрозненного в интересах целого. Культурный ландшафт не имеет дыр и белых пятен, в нём нет пустых мест и участков без назначения, но есть то, что наполняет содержанием понятие «контекст», что являет собой характерное, специфичное и особенное, что в конечном счёте принято отождествлять с идентичностью.
Контекст отчётливо распадается на два уровня — узкий, местный, локальный, в пределах которого преобладают конкретные сведения об участке и его ближайшем окружении, и широкий, объединяющий типические черты и особенности целого региона. Внутри как локального, так и регионального контекстов обнаруживается достаточно определенный физический компонент — видимые, фиксируемые, локальные и региональные параметры, и менее определённый содержательный, который принято ассоциировать с «духом места», наполненный самым разнообразным социально-культурным материалом от архитипических представлений общего характера до памяти о конкретных событиях, традициях, нормах и привычках. Следование контексту не сводится к сохранению памятников или исторической среды, что само по себе есть норма и не подлежит обсуждению. Идеалом, целью контекстуализма может считаться не столько создание домов, сколько воссоздание или организация процесса воспроизводства высоких качеств городской ткани, достижение её непрерывности, преемственности и предсказуемости. Подчинение контекстуальным ограничениям носит как добровольный, так и обязательный характер. Добровольное следование контексту справедливо считается признаком высокой профессиональной культуры, предполагающей предпроектный анализ и исследование места. Ограничения, требующие обязательного исполнения, разного рода регламенты и режимы, — непременный атрибут всех организованных и охраняемых территорий, регионов и пространств, стремящихся активно защититься, уберечь себя от любых утрат. Предписания такого рода, опирающиеся на серьёзную исследовательскую базу, покрывающие едва ли ни всю территорию Евросоюза, существенно огранивают произвол архитекторов, девелоперов и властей. Материал и цвет стен, уклон кровель, процент остекления и размер окон, не говоря о высоте, площади и кубатуре, вполне стандартные предписания, вводимые любым европейским регионом или городом, дорожащим своими ресурсами и своей репутацией. Американские порядки более либеральны и касаются прежде всего технико-экономических ограничений. И хотя достижение целостности, гармонии и единства их целью, как правило, не является, грубые и откровенно циничные действия не поддерживаются, ввиду осознания опасности падения капитализации города и возможных сомнений в способности властей контролировать действия девелоперов и заботиться об общем благе.
Новый город старается жить и развиваться в тренде. Чем старше любой город, европейский или американский, тем ближе ему контекстуальный подход. Контекст не есть нечто незыблемое, постоянное, тем более, заведомо высокое и ценное. Депрессивные, неорганизованные, разрушающиеся и неопределённые ландшафты оказываются предметом забот чаще, чем места благополучные. Следование контексту в этом случае предполагает своего рода лечение, восстановление, раскрытие и развитие позитивного, и устранение дурного и уродливого. И если заняться выяснением того, откуда берутся стоящие немалых денег «дома-пришельцы», дома невнятного происхождения, следы поведут в сторону трендов и в область профанного. Тренд не предполагает постоянного контроля, не замечает или прямо отвергает предшествующий порядок.
Если контекст чаще всего анонимен или имеет множество авторов, у тренда, как правило, обнаруживаются родители, лидеры, адепты и последователи. Трендопорождающих очагов, в виде неких групп, школ или звёзд, действующих одновременно, немного, и удержаться в этой роли длительное время удаётся единицам. Успех Ле Корбюзье в обозримом будущем едва ли удастся повторить. Архитектурные тренды хоть и более устойчивы, чем настроения в фэшн-дизайне, но живут не более нескольких лет. Однако главной неожиданностью становится генезис, происхождение тренда.
Все глобальные или интернациональные тренды и бренды, включая биг-мак, имеют сугубо местное происхождение. Архитектура локальных лидеров, ставших звездами, полузвездами, тем более прицкеровскими лауреатами, переходит из одной парадигмы в другую. Открытия, сделанные «по месту», родившиеся в конкретных бюро, ателье и школах, утрачивают связи с местом и с поводом, их породившим, оказываются перемешанными и вброшенными в мировое пространство. Настроения, решения, рецепты и приёмы, завоёвывающие популярность, захватывающие или делящие лидерство, имеют региональные корни и региональные источники. Достаточно вспомнить о вдохновлявшем Ле Корбюзье средиземноморском самострое, об успехе бразильцев и японцев в 1960-е, голландцев и швейцарцев в «нулевые». Популярность эта не всегда понятна, труднообъяснима и плохо предсказуема. Единственное, что объединяет вдохновителей любого тренда, это присутствие в «мировых медиа» и высочайший авторитет на родине. Российским архитекторам подобное в ближайшие годы не грозит.
Ощущение тренда, пребывание в тренде — вполне естественное состояние, нормальная потребность начинающего архитектора и формирующейся культуры. Зрелость обязывает быть самим собой во избежание приобретения синдрома «хронической провинциальности». Избавиться от этого помогает не столько выход из тренда, сколько погружение в контекст и обращение к собственной культуре.
Архитектурные и градостроительные практики, встречающиеся в нынешнем мире, можно условно поделить на «трендовые», «контекстуальные» и «гибридные». Европейцы в большинстве своём склонны следовать контексту, что на протяжении многих лет обеспечивает городам растущую привлекательность, успешную капитализацию и устойчивое развитие. В Америке, Китае и Эмиратах в силу разных обстоятельств более спокойно относятся к контексту и наследию. Здесь расположены к тренду и охотно доверяют судьбу городов тому, что приносит и предлагает время, тем более, что многие из этих предложений рождаются в Америке и быстро адаптируются и Китаем, и Эмиратами.
Российская практика не принадлежит ни тому, ни другому типу. Не признавая себя Европой, мы не склонны сходным образом относиться к своему окружению, а консервативные ценности и характер экономики не сближают нас с теми, кто строит Шеньджень и Дубаи. Но главная опасность в том, что наш собственный путь, и законодательно, и на практике, до конца не выстроен. Судьба российского города уникальна. В течение прошлого столетия были последовательно предприняты четыре так и не завершённые попытки полностью изменить его природу и разрушить складывавшийся контекст. Нынешний российский город, лишённый механизмов преемственности и уважительного отношения к трудам предшественников, страдающий от «недофинансирования» и одновременно не ценящий свой реальный потенциал, представляет собой удивительное и конфликтное смешение следов всех времён, включая агрессивное наследие последних десятилетий. Но если задаться вопросом, какой путь нам ближе — Шеньдженя, Дубая, Гонконга или европейских городов, с которыми мы вольно или невольно на протяжении последних столетий соотносим собственные города, ответ очевиден.
Крайняя запутанность и невнятность российского городского контекста, его ускользающий, трудноуловимый характер усложняют задачу достижения целостности, но не делают её невыполнимой. Более того, восстановление городской ткани, «сшивание» кусков и фрагментов, преодоление пространственных и культурных конфликтов, — прямая обязанность российских адептов горнего, их долг и святая обязанность. И Запад здесь не поможет. Связанный множеством запретов и ограничений, энергичный и амбициозный западный архитектор часто склонен контекст недолюбливать, или относиться к нему с подозрением, что подтверждают опрошенные В. Паперным персонажи. Вместе с тем, для стран пребывания недоброжелатели контекста особой опасности не представляют. На их родине надежда на отмену или ослабление ограничений, как правило, тщетна, да к тому же объемы строящегося в так называемых развитых странах довольно стабильны. Всё, что нужно, в основном построено и требует лишь качественного улучшения. Поэтому взоры архитектурных крестоносцев обращены на новые земли обетованные — Китай, Эмираты и, не в последнюю очередь, на Россию. Справедливости ради следует признать, что помимо чужих борцов с контекстом, у нас достаточно своих собственных, и продолжение агрессии совместными усилиями носителей трендов, наших и иностранных, вполне ожидаемо.