VII. Мода и стиль
Горнее и дольнее говорят на своих особых языках, которые можно обозначить известными, но условными и широкими понятиями «стиль» и «мода», наполнив их необходимым содержанием. Содержание это, впрочем, не должно противоречить тому, что интуитивно угадывается сегодня в этих понятиях большинством. Традиционная, академическая история архитектуры, повествующая о высоком, это история стилей, периодизация и классификация которых пока столь же безуспешна, сколь безуспешны попытки навести порядок во всемирной истории. Если на Китай и его соседей, на всю Центральную Америку, на Египет, Ассирию с Вавилоном, на Древнюю Грецию и Рим приходится по одному стилю, то в Европе за последние 500-600 лет обнаруживается с десяток больших стилей и множество малых. При этом Ренессанс и барокко принадлежат в первую очередь Италии, классицизм и ампир сугубо французского происхождения, а рококо — явление германо-австрийское. При непредвзятом рассмотрении оказывается, что эти стили не столько сменяли друг друга, как пишут в учебниках, сколько являли собой относительно самостоятельные, концентрированные и вполне завершённые системы представлений о мире, сформированные в конкретных регионах.
Стили создаются не в процессе поточного производства с заданной программой, но как штучное изделие, рождаемое в муках и трудах определённой, имеющей чёткую локализацию культурой, её зримый и узнаваемый облик. Стили воспроизводятся и заимствуются, соревнуются и соперничают, переживают молодость, зрелость и увядание, каждый проходит через свою архаику, классику и барокко. Попеременное доминирование в общеевропейском пространстве одного из локальных стилей породило представление об их линейном движении, о соотнесённости со временем или эпохой в большей степени, чем с местом рождения. Справедливость торжествует только тогда, когда речь в первую очередь заходит о французском или английском стилях, и лишь затем о стиле XV или XVI веков. Стиль охватывает весь предметный мир, рукотворный и природный. Стиль инерционен, долго складывается и бесследно не исчезает. Будучи отражением, аналогом картины мира, картины рая, стиль продолжает существовать даже когда та или иная версия рая утрачивает актуальность.
Архитектурный стиль живёт по своим правилам, наделяется читаемыми и узнаваемыми признаками, которые можно поделить на «первичные» и «вторичные». К первичным относится то, что фиксируется на разрезах, планах и взглядом «с птичьего полёта». Вторичным признакам принадлежи нечто, лежащее на поверхности, видимое с первого взгляда — фасад, стена, её фрагменты, детали и декор. Появление и распад, зарождение и деградация стиля сопровождаются известной разделенностью первичных и вторичных признаков, демонстрацией орнаментом и декором независимости от тела здания, от основы и базы. Формулируя свои предпочтения, А. Лоос попросту снимает весь декор с фасада благополучно-симметричного и вполне буржуазного австрийского дома, а новообращённые поклонники классики и ар-деко, напротив, наряжают каннелюрами и сандриками аскетичные интерьеры Центросоюза и клуба ЗИЛ.
Стиль — признак идентичности, атрибут зрелых, сильных упорядоченных и устойчивых сообществ. Поэтому слабые и неуверенные в себе имитируют или заимствуют стили, а молодые и амбициозные стремятся во что бы то ни стало создать собственный стиль. Стили зарождаются на региональном уровне и чаще всего консервируются в этом состоянии. Успешные пробиваются на общенациональный уровень, меняясь, эволюционируя и обогащаясь за счёт заимствований. Самые успешные трансформируются и интегрируются в стили империй, каждая из которых полагала своей миссией распространение собственной картины мира: мы без труда угадываем английское, французское, русское или испанское присутствие в самых разных точках земного шара. С ослаблением и распадом империй уходят и стиль Наполеона III, и «русско-византийский» стиль, а на их останках вновь проступают следы национальных и региональных стилей, до того растворявшиеся в имперском котле. Накануне Первой мировой войны, тем более после её окончания, Финляндия и Польша, Чехия и Венгрия старательно изобретают собственную национальную архитектуру. К ним присоединяются советские республики, каждая из которых в 1930-1950-е годы обзаводится своим собственным национальным стилем, правда, в системе общего для всех социалистического реализма.
Картины мира и сопутствующие им стили соотносятся не только «по вертикали» от региона к империи, но и «по горизонтали», ревниво подчёркивая особенности и не избегая заимствований. Ярмарками, смотринами стилей становятся популярные в течение почти ста лет (до конца ХХ века) всемирные выставки. Создание стилей, работа в стилях, имитация стилей, появление искусственных, «исторических» и «экзотических» стилей вроде неоготики, неопалладианства, мавританского, египетского и т. д., становится сопровождением «театра жизни», заменяющего, дублирующего, как убеждает Ю. Лотман, собственно жизнь с её прагматизмом и обыденностью. Почти неразличимая грань отделяет декорации высокого и романтического театра от украшений низкого, профанного и бедного «площадного» действа, предельным, «нулевым» состоянием которых становится отсутствие украшений и отказ от декораций.
У дольней архитектуры, архитектуры хижин, нет и быть не может стиля. Только от полной безысходности могли возникнуть смысловые конструкции вроде «современного» стиля или «интернационального» стиля. К профанному, бытовому, обыденному, имеющему техническую генетику, понятие «стиля» приложено разве что метафорически, как некий комплимент, который мы адресуем понравившемуся лицу или вещи. Машины не делаются «в стиле» и не формируют стилей. «Хай-тек» или «минимализм», которые принято считать или самостоятельными стилями или вариациями «современного стиля», — есть на самом деле некие признаки, атрибуты, сущностные, имманентные черты технологичного продукта, вдобавок художественно завершённого и осмысленного.
Дольний предметный мир, включающий автомобили, одежду, посуду, интерьер обычной квартиры или офиса, стандартный дом и т.д., и т.п., регулируется не стилем, а модой. Мода не есть малый стиль, у неё иная природа. Активное вытеснение стильного модным породило ощущение конца истории стилей, которое, впрочем, не лишено оснований в связи с резко ограниченным спросом на «высокое». Мода — нечто производное от массового индустриального производства и мировой торговли, «дитя» мира техники, адаптированное миром культуры.
Стиль проходит через долгий инкубационный период и навсегда сохраняет память о месте происхождения. Мода с трудом вспоминает о месте своего рождения, её происхождение обычно туманно, но время появления её на свет фиксируется довольно чётко. Мода быстро меняется и уходит или появляется вполне неожиданно. Если стиль ассоциируется с картиной мира, то мода напоминает моментальную фотографию. Если стиль создаётся усилиями элит и по их заказу, то мода эгалитарна. Мода — сопровождение обыденной жизни, одежда «на каждый день», которой однако не чуждо стремление «к высокому». Это публицистика и журналистика, которая мечтает о славе, достающейся большой литературе и академической науке. Мода избирательна и фрагментарна, сфера её интересов быстро меняется. Модное всегда солирует, набор модных деталей, частей, приёмов и аксессуаров не стремится к упорядоченности и гармонизации. Эклектика, винтаж, поэтика непреднамеренного, случайного и безграничного порождены модой. Мода — явление менее сложное, чем стиль, одноразовое и однослойное. Мода охотно воспитывается и поддерживается медиа, минуя сложные процедуры осмысления, и распространяется в разных режимах, от прямого клонирования и воспроизведения образцов до импровизации на заданную тему.
Сила, энергия, мощь моды — производные от её новизны, а собственно новизна есть или очевидное несходство со вчерашним, или то, что вообще отсутствовало. Мода циклична, что лишний раз подчёркивает её соотнесённость со временем, т.е. способна возвращаться. Правда, в ином, обновлённом обличии. Актуализированные «образы» 1960-х и 1980-х вполне востребованы в наши дни.
Дискретные, труднопредсказуемые, кажущиеся несистемными «брызги» и всплески моды, тем не менее сливаются в общий поток, в мейнстрим, само название которого подчёркивает прямую связь со временем. Мейнстрим — своего рода ось, хребет тренда, вокруг которого складывается, отбирается и концентрируется всё то, что принято считать глобальным, интернациональным и современным.