VIII. Архитектура и дизайн
Тезис о двух архитектурах не был бы убедителен без очевидных признаков существования двух типов архитектурных школ и двух типов архитекторов. Принципиальные, родовые отличия северного, германского, протестантского мира, охватывающего Америку, Британию, Германию, от мира южного, романского, центрами которого были и остаются Париж, Мадрид и Рим, вполне определённым образом сказались на судьбе профессии. Несмотря на интенсивный взаимообмен и обилие гибридных образований, общепризнанными и очевидными являются следующие констатации: северные, англо-германские школы принадлежат дольней парадигме, ориентированы на технику и прагматику; южные, латинские, романские тяготеют к горнему и сакральному, а в их основе лежит скорее художественное, артистическое мировосприятие. Россия выглядит особым образом, демонстрируя одновременное присутствие двух типов школ и двух групп профессионалов. До революции таковыми являлись архитекторы-художники, заканчивавшие Академию художеств, и гражданские инженеры, выпускники технических училищ и школ. На фоне общего терминологического хаоса, наступившего после революции, состояние проектного дела усложнилось и непримиримостью позиций в борьбе за архитектуру, и упорными, но тщетными попытками соединить «алгебру с гармонией». Как показали последующие события, неопределённость отношений между архитектором и инженером, между теми, кто проектировал парадные магистрали, набережные, дворцы съездов, оперные театры и обкомы, и теми, кто чертил бараки и пятиэтажки, продолжила сохраняться и сохраняется по сей день. Сходная картина складывалась и в работе над вещами меньшего размера: торговыми автоматами, домашней и профессиональной бытовой техникой, машинами, поездами, самолётами, и объектами «благоустройства» города и дома — осветительной арматурой, мебелью и интерьером. И если создатели дворцов, и те, кто был занят благоустройством, уверенно называли себя архитекторами или архитекторами-художниками, то их коллеги, более тесно связанные с производством, но быстро забывшие о своих предшественниках — гражданских инженерах, испытывали очевидные трудности с самоидентификацией. Предпринятые в СССР в 1960-х годах попытки назвать эту область деятельности «технической эстетикой», несмотря на известную оправданность термина, успеха не имели. Развязка наступила несколько позже и сопровождалась уступкой мощному внешнему влиянию. Сходство происходившего в советской технической эстетике с тем, что практиковалось в англоговорящем «северном» сообществе, привело в конечном счёте к заимствованию термина «дизайн». Слово «дизайн», как и слово «архитектура», одновременно означающее проектирование, т.е. деятельность и проектное решение, в английском оригинале распространяется на все виды проектируемых объектов — от зданий до предметов промышленного производства, ландшафта, интерьера и т. п. Эта широта, ёмкость понятия «дизайн» в английском вполне соответствует тому единству подходов к проектированию всех компонентов предметного мира, который сложился в пределах дольней парадигмы, практической и прагматической. В англоговорящих сообществах отсутствует привычная для нас противопоставленность, разведённость архитектуры и дизайна. Сходным единством долгое время было отмечено отношение к проектированию и в романском мире, опиравшееся, правда, на иные представления. Многие архитекторы, а также создатели мебели или одежды склонны считать себя «артистами» и художниками, причём не менее уважаемыми, чем живописцы, скульпторы или авторы инсталляций. Усилиями людей подобного склада, к которым, например, принадлежит Ф. Старк, сохраняется пространство «художественного проектирования» или «арт-дизайна». Однако, несмотря на их усилия, романоговорящие не избежали влияния «севера». Слово «дизайн» здесь, как и в России, постепенно вошло в обиход, обозначив определённую часть отделённой от архитектуры проектной практики и её результат.
Как и в романских языках, в русском слово «дизайн» закрепилось за тем, что по своей природе близко прагматичной версии, т.е. дизайном стали называть проектирование продуктов промышленного производства, за исключением разве что панельного дома. Термин «дизайн» обрёл в российской действительности полную самостоятельность и настолько утратил изначальный базовый смысл, что вошёл в состав едва ли ни самых нелепых конструкций современного языка, вроде «дизайн-проект» или «дизайн архитектурной среды». Вне сферы влияния дизайна в России оказались те, кто по своему происхождению был ближе всего к создателям храма — театральные художники и художники музейной экспозиции. Между ними и дизайнерами сегодня располагаются разного рода декораторы и стилисты. Иными словами, область предметного проектирования, работа с малыми, движимыми объектами в сегодняшней России оказалась лучше и честнее организованной, чем работа с домами или недвижимой частью рукотворного мира.
Если наши сограждане, занятые проектированием и привязками типовых домов, по-прежнему склонны называться архитекторами и не видят больших отличий между проектированием пятиэтажек и оперных театров, то среди тех, для кого объектом внимания становится город, лет 10-20 назад стали обнаруживаться лица, готовые отказаться от высокого имени «градостроитель». «Отступники» чаще всего именуют себя урбанистами и относятся к городу как к большой машине, нуждающейся в наладке, или мощному компьютеру, требующему соответствующего программного обеспечения.
К этому времени сходное разделение уже состоялось в архитектурной науке, итогом чего явилась, с одной стороны, наука «высокая», занятая теорией и историей, а с другой — наука «низкая», прикладная, занимающаяся типологией, нормативами, стандартами и т.п.. К последнему блоку примыкают предпроектные исследования с участием явившихся на свет самых неожиданных специалистов вроде маркетологов и риэлторов, системных аналитиков, экологов, транспортников и т.д., и т.п.
Если признать, что «над архитектурой», в области территориального планирования, планирования города, «под архитектурой», в области предметного мира и движимых объектов, и рядом, в науке, парадигмическое разделение уже состоялось, и всеми по сути признано, у архитектуры, занятой зданиями, выбора не остаётся. Это означает, что параллельно с архитектурным проектированием, обращённым к горнему, возникает то, что проще всего, вслед за англоговорящими коллегами, назвать «архитектурным дизайном» — дизайном зданий и сооружений, или просто дизайном.
Дизайн агрессивен и склонен к постоянному расширению и изменению сферы влияния. Захватывая всё новые области, создавая всё более современные типы объектов, он без сожаления расстаётся со старым грузом, вроде кинотеатров или телефонных будок. Архитектура на этом фоне ведёт себя довольно пассивно, её основными и неизменными предметами по-прежнему являются Город и Дом, подобно картине, остающейся единственным предметом забот живописца. И вслед за живописцем, для которого все открытия происходят внутри холста, архитектор способен постоянно открывать нечто неожиданное в прежних и неизменных пределах вечных целостностей, какими являются для него Город и Дом.
Архитектура и искусство не знают прогресса, но стремятся к совершенству, не поддающемуся ни измерениям, ни чёткой идентификации. Лишь интуиция подсказывает нам, что неолитические дома и наскальная живопись не менее замечательны, чем их потомки. Прогресс волнует инженера и дизайнера, их удел — вечная, постоянная гонка, напоминающая спортивные состязания, в итоге которых определяются чемпионы и аутсайдеры. Самый модный, новый, самый «продвинутый», появившийся на свет самым последним, оказывается первым и лучшим.
Что бы ни делал архитектор, в глубинах или на поверхности его сознания более или менее отчётливо присутствуют некий метапроект, сверхцель или сверхзадача, заведомо опережающие, вбирающие и поглощающие конкретные задачи и решения. Сверхцель и сверхзадача становятся основой проектного синтеза, устойчивым стержнем работы и гарантией целостности результата. Природа архитектуры метафизична, следствием чего становится незащищённость по отношению к вымыслу, предрасположенность к утопиям, готовность следовать отвлечённым моделям и схемам. Здоровый прагматизм и трезвый расчёт, часто вопреки декларациям, не стали, в частности, признаками советской архитектуры, всегда заражённой большой мечтой. В самые сложные периоды российской истории, многие реальные задачи решались не архитекторами, а анонимными строителями «нахаловок»: одноэтажных и многоэтажных бараков, надстроек и пристроек из подсобного материала.
Архитектор остаётся таковым пока ощущает себя принадлежащим фундаментальным, глубинным пластам культуры, через которые проходят самые устойчивые связи между прошлым и будущим. Если прагматичный подход дизайнера легко постижим, мотивы его действий просты и понятны, то сущность архитектуры менее ясна. Между тем именно природная, естественная метафизика архитектуры служит видимой и ощущаемой причиной единства рукотворного мира, золотым запасом культуры, её «подушкой безопасности».
Работа дизайнера организована по принципу вопрос-ответ, причём вопрос формируется заказчиком, и от качества вопроса зависит качество ответа. Ответ архитектора предшествует вопросу, опережает вопрос, даже если архитектор это не вполне осознаёт, даже если его задача скромна и практична. Ле Корбюзье, в котором временами просыпался интерес к «высокому», утверждал, что проектируя фонтан или туалет, он видит их на фоне нового города с миллионом жителей. И ему следует верить. Это опережающее, предваряющее видение не следует путать с выводами и результатами предпроектных исследований, с изучением условий задачи, обстоятельств и ограничений, или с «концептуальностью», — оно «другое» и досталось от тех архитекторов и «праархитекторов», которые строили храмы, дворцы и города.
Архитектор, даже самый скромный или начинающий карьеру, ощущает себя человеком миссии, предназначенным для «высокого» и готовым ради этого на любые испытания. Потраченное время и обещанные деньги для него нечто вторичное. Феноменальная, почти фанатичная преданность делу и бескорыстие — норма, воспитываемая ещё в студенчестве. Итог миссии — создание произведения. Дом для архитектора всегда «больше, чем дом», это средство сделать мир раем, порой не советуясь с его обитателями.
Дизайнер — создатель продукта, и его участие имеет чёткую цену, включаемую в цену товара. Дизайн призван быть аргументом в пользу товара. Степень ответственности дизайнера строго ограничена, чётко оговорена, что вполне согласуется и с его представлениями и с реальностью.
Именно сверхзадача сообщает архитектуре редкую устойчивость, своего рода иммунитет в отношении вызовов, порождаемых рынком и массовым производством, которого нет у дизайна. Отсутствие в СССР рынка и конкуренции, практически лишившее дизайн основ существования и базовых стимулов, не повлияло на востребованность архитектуры, оставшейся в фокусе внимания власти и общества. Архитектура — любимое дитя и игрушка власти, тем более власти неограниченной, вроде той, что была у Сталина, Гитлера и Муссолини. Дизайн — любимец бизнеса и продвинутых предпринимателей. Если абсолютные монархи и великие диктаторы были главными архитекторами своих стран, то в роли главных дизайнеров выступают успешные предприниматели-инженеры вроде Г. Форда. В архитекторе «при власти» ценилась способность изложить доступными только ему средствами и языком послание верхов, за что он награждался правом на имя и соавторство. В дизайнере ценится «клиентоориентированность», способность выполнить любой каприз, при этом часто оставаясь в тени больших имён, брендов компаний, известных марок и фирменных знаков. В уставах союзов, палат, орденов и камер, объединяющих архитекторов в самых разных странах, чётко зафиксированы приоритеты профессии, в соответствии с которыми интересы общества выше интересов отдельных лиц, заказчиков и бизнеса. А поскольку принято считать, что интересы общества наилучшим образом обеспечиваются властью, архитектору комфортнее быть при власти. Дизайнеру привычнее быть при бизнесе.
Архитектурный и дизайнерский типы сознания предполагают разное отношение к делу, разные подходы и разные методики. Архитектура опирается на сложные, завершённые и целостные модели, принимающие чаще всего облик «идеального города», возникшего практически одновременно с профессией. Дизайн организован проще и сосредоточен на конкретном, «одноразовом» и фрагментарном. Именно фрагментарность, охотное признание границ приложения усилий и их результата — принципиальное отличие дизайна от архитектуры.
Массовая культура, а вслед за ней дизайн, учатся и многое заимствуют у элитарной культуры и архитектуры, включая стремление к формальному господству над всем человеческим окружением («тотальный дизайн»). Классика, точнее псевдоклассика, сегодня прочно утвердилась в коммерческом, профанном сегменте, и, напротив, массовое и популярное анализируется и адаптируется высоким сознанием и усилиями интеллектуалов вроде Р. Вентури.
Дизайн произрастает в т.ч. из самостроя и самоделок доиндустриального времени, из массовой культуры последующих времён, из продуктов малого, семейного бизнеса, из частных открытий, делающихся порой на бытовом уровне, «для себя», из увлечений и озарений конкретных людей. Дизайнером в известной степени может быть всякий, и этот всякий, занимаясь архитектурой или домом, неминуемо делает это с дизайнерских позиций.
Великие создатели современной архитектуры, включая Миса ван дер Роэ и Ле Корбюзье, были самоучками, не кончавшими школ, но создававшими школы. Вслед за ними в архитектурный дизайн, в дизайн, потянулись люди из самых разных областей. Курсы, студии, факультативы, летние школы, дообучение, переобучение — самые распространённые пути в эту профессию. Не обременённый опытом, наивный, чистый, незамутнённый взгляд, принадлежащий молодым и амбициозным, быстрая, неожиданная и точная реакция приобретают особое значение и практически отождествляются с наивысшей для дизайна ценностью — «креативностью».
Архитектура — занятие мудрых и зрелых, рассудительных и неторопливых. Она требует серьёзных знаний, непростых умений и полного погружения. Архитектура инерционна, зависима от огромного груза ранее содеянного и от бремени ответственности перед будущим. Архитектор — плод академического обучения, многоуровневого, комплексного и длящегося всю жизнь.
Любой представитель семьи дизайнеров, занятых в т.ч. зданиями и сооружениями, в процессе учёбы и работы обречён на специализацию. Его успех впрямую связан с точным выбором предмета занятий и кругом заказчиков. Его преимущества в доскональном знании конкретной темы: массового жилья, школы или больницы, их технологии, нормативной базы, отечественного и мирового опыта, условий строительства, эксплуатации и т.д. Расчёты и ссылки на ограничения сопровождают каждый его шаг и являются важнейшими аргументами в пользу решения. Архитектор, напротив, стремится сберечь способность к выполнению самой разной работы. Он представитель уникальной профессии, которая упорно сохраняет синкретичный, собирательный, интегрирующий характер и всеми силами старается противостоять дроблению.
Техническое, инженерное совершенство продукта и услуги — прямое следствие специализации исполнителей. Мало того, что дизайнер сосредоточен на оболочке, упаковке и фасаде, он склонен работать с определённым видом изделий и с близким ему набором средств, материалов и технологий. Дизайнер — один из многих, причём далеко не главный участник большой команды, в которой каждый отвечает лишь за свою работу и имеет смутное представление о работе других. Кузов, двигатель и ходовая часть автомобиля живут относительно независимой жизнью, как фасады, инженерия и конструкции домов индустриального изготовления. Вклад дизайнера, работающего над формой, лицом, упаковкой или оболочкой, не художественная доминанта, не художественный смысл, а художественный компонент. Этот род организации труда порождает особую фигуру — управляющего, чаще называемого менеджером, который, не являясь специалистом, инженером или дизайнером, не будучи инициатором создания продукта или автором его идеи, занят координацией и организацией процесса и трудится по найму, теоретически на тех же условиях, что и остальные члены команды. Эта схема, как правило, успешно работающая в окружающем мире, где менеджер является высоким профессионалом в своей области и уважает мнение других профессионалов, в России выглядит менее убедительно. Первое желание российского управленца сводится к подавлению и подчинению профессионала. Главными приёмами повышения управляемости становится, во-первых, укрупнение в виде слияния и объединения разных по природе структур, во-вторых, разделение сложной задачи на множество простых. Вслед за превращением целого в сумму слагаемых, блоков, фрагментов, процедур и операций, заботой менеджера становится движение по «дорожной карте», в процессе которого о цели движения не всегда вспоминают. Процесс становится важнее результата. Дизайн оказывается частью этого процесса, причём не обязательно востребованной. Ему нет места в условиях дефицита или отсутствия конкуренции. О дизайне вспоминают в связи с падением прибыли и продаж и необходимостью озаботиться темами сроков эксплуатации, цены обслуживания, комфорта и совершенства формы.
Идеальный архитектор тот, который знает всё и может спроектировать дом «до дверной ручки». Дизайнер обычно сосредоточен на дверной ручке и о доме не помышляет. Архитектор рождён быть главным в процессе, отвечать за всё, от начала до конца, и хранит это в своей генетической памяти. Архитектор — лидер, руководитель, капитан команды и одновременно генератор, носитель базовых идей. Он родственник генеральных конструкторов самолётов и ракет, главных режиссёров театров и создателей научных школ. Дизайну достаточно одной генерирующей идеи, одной доминирующей черты, одного ярко выраженного, ведущего признака для того, чтобы состояться и ответить на вопрос. Простое, захватывающее воображение толкование, наподобие рекламного слогана, обычно именуемое «концепцией», принципиальная черта дизайна. Концептуальность для дизайна своего рода знак качества.
Архитектура несёт груз ответственности за решение множества задач, и итог работы впрямую зависит от числа вопросов, на которые найдены точные, адекватные ответы. Архитектура предрасположена к достижению компромисса, к примирению несовпадающих требований и различных интересов. Её идеал — гармония и сбалансированность.
Реакция на условия и требования, в сочетании с некой «сверхзадачей», делает процесс поиска похожим на движение по сужающемуся коридору. Для архитектора правильное решение бывает единственным. Архитектор неохотно признаёт саму возможность альтернативных решений, и раз поверив в некую собственную или коллективную правду, например в государственную доктрину, с трудом отказывается от убеждений. Реакции и методики дизайна прямо противоположны и напоминают игру с угадыванием. Нормой работы такого рода является выбор из множества сложно отличимых вариантов решения, которые выкладываются перед заказчиком, как товар на рынке.
Архитектура одержима стремлением к правильной пространственной организации, к контролируемому порядку, к «ордеру», которому вовсе не обязательно обзаводиться колоннами и капителями. Создаваемые архитектором руины и «деконструкции», выдуманные им хаос и разрушение являют собой имитации и притворство, подтверждающие правило. Архитектуре естественней говорить «высоким слогом», в крайнем случае быть нейтральной, сдержанной и выверенной, наподобие самой геометрии — прародительницы и воспитательницы архитектурного языка.
Архитектуре необходимо остроумие, но не свойственны и не доступны интонации, которыми владеет дизайн, склоняющийся не столько к сложным или зашифрованным посланиям, но к шутке, шалости, интриге, забаве, розыгрышу и игре.
Архитектура с самого рождения отличается нежной привязанностью к рисунку и рисованию. Не рисующий архитектор — некий нонсенс. Рисование встроено в процесс его обучения и в процесс проектирования. Архитектурный скетч имеет мало общего с рисованием пейзажей или изготовлением презентаций. Это рисунок-процесс, рисунок незавершённый и незавершаемый, рисунок для себя, не предназначенный для демонстрации, но содержащий нечто особо ценное — свёрнутое, концентрированное представление об объекте, его геном и зародыш. Рисунок — специфическая форма проектного сознания, делающая мысли пространственно предъявляемыми. Рисование — след и признак художественной природы архитектуры, её принадлежности кругу занятий, целью которых становится создание уникального образа и особого рода переживаний.
У дизайна инженерные корни, и рисование здесь играет вспомогательную роль, поясняющую и комментирующую, роль «второго плана». Схема, чертёж, в сочетании с развёрнутым вербальным предъявлением, очевидная альтернатива для «не рисующих» дизайнеров. Образцы, паттерны, знаки, пришедшие из массовой культуры, становятся важнейшими «точками опоры» дизайна. И если архитектор упорно мечтает о художественных открытиях, определяющих судьбу всего проекта, дизайнера и его заказчика вполне устраивают частичные улучшения и конкретные добавления, прививаемые сложившемуся изделию.
Ответить на вопрос о том, сколько в стране или в мире архитекторов и сколько дизайнеров, можно лишь после того, как будет понятна структура проектного рынка, и то, какая его часть приходится на долю тех и других. В поисках ответа можно опираться на косвенные данные, здравый смысл и трезвую оценку происходящего. Для начала следует признать, что многое из того, что строится в мире и в России, строится без проектной документации или с применением эрзац-документов — типовых, сделанных кустарно, механически, по образцам, скачанным из интернета. Это в той или иной степени узаконенный местными властями самострой, точнее, плод самодеятельности заказчика и строителя, искренне не понимающих, для чего нужен проект. Этой же категории «стихийного» дизайна принадлежит, в частности, едва ли ни половина строящегося в нашей стране жилья, так называемая «малоэтажка». Сюда же следует отнести малые и средние, капитальные и временные, коммерческие и производственные объекты, возводимые на городских пустырях, на дорогах, за пределами городов и повсюду, где только возможно. И, наконец, это огромные массивы реконструируемой и ремонтируемой «хозспособом» недвижимости, включая, в частности, объекты благоустройства, и инженерной инфраструктуры. С этой областью самодеятельного, непрофессионального проектирования граничит область инженерного проектирования, в которой архитекторы и дизайнеры отсутствуют или заменены инженером на «законных» основаниях. В этой категории пребывают не только объекты технической инфраструктуры и промпредприятия, но жилые и общественные здания, например, возводимые по вполне официальным анонимным типовым и повторно-применяемым проектам без серьёзной адаптации. В сравнении с проектным рынком европейских стран, где без проекта, выполненного ответственным профессионалом, архитектором, дизайнером или землеустроителем, нельзя что-либо построить или изменить, российский рынок предельно заужен. Однако подлинная драма российского проектного рынка заключена в отсутствии реальной конкуренции, в первую очередь, той, что предполагает объективную и взвешенную оценку качества решений. Если нет интереса к сильным и лучшим, на их место приходят слабые и худшие. При этом в России отсутствуют два основных инструмента, гарантирующих минимальный качественный уровень решений. Это обязательная квалификация исполнителей и строгая система зонирования и регламентов. Последствия очевидны — огромный массив строящегося обходится без профессионально выполненного проекта.
Привычно и спокойно архитектор и дизайнер чувствуют себя в том узком сегменте рынка, который формируется цивилизованными властями и ответственными предпринимателями. По самым оптимистичным оценкам в этот сегмент российского рынка попадают немногие. Тем не менее в резко ограниченном поле, на котором работают российские архитекторы и дизайнеры, силы распределяются приблизительно также, как и на обширных европейских проектных пространствах. Дизайнеров, как признающих, так и не признающих свою принадлежность к дизайну, становится заметно больше, чем архитекторов. Архитектура остаётся занятием элитарным и профессией немногих, в первую очередь тех, кто не может этим не заниматься. Дизайн — занятие, доступное если не каждому, то многим. Архитектура — была и остаётся занятием исключительным, своего рода роскошью, без которой, однако, мир не полон.